В Одессе состоялась премьера моноспектакля «Скрипач и красавица»
В Одессе в рамках международного проекта «Украина — Израиль» с успехом прошла театральная премьера «Скрипач и красавица». Спектакль поставлен по мотивам произведения Шолом-Алейхема «Стемпеню». Это история об уникальном скрипаче, о музыке, любви, реалистический роман о жизни еврейского народа. Автором сценария, музыки и исполнителем главной мужской роли стал известный во многих странах скрипач и композитор украинского происхождения Александр Поволоцкий. Главную женскую роль исполнила коренная одесситка, актриса драматического театра Елена Ященко.
После премьеры корреспондент «ФАКТОВ» побеседовал с Александром Поволоцким.
— Александр, говорят, что в спектакле вы сыграли не столько Стемпеню, сколько самого себя?
— Можно сказать и так, хотя сопоставлять себя с героями мировой классики как-то не очень корректно. Стемпеню — образ собирательный, скрипка еврейской души. Эта история сугубо любовная, далекая от быта. Собственно, как далек от быта и я.
Я родился в семье музыканта в Кривом Роге. Начал играть на скрипке с пяти лет. Занимался в музыкальной школе, затем поступил в криворожское музыкальное училище. В 1965 году приехал в Одессу, и меня, не имевшего среднего образования, приняли в консерваторию! Курс училища сдавал позже, экстерном. Потом был принят в Ансамбль скрипачей Большого театра в Москве под управлением Юлия Реентовича, затем пять лет играл в симфоническом оркестре под управлением Евгения Светланова.
Как-то в преддверии Нового года в Большом театре ставили оперу «Моцарт и Сальери». Ее завязка происходит вокруг слепого скрипача, которого, по сюжету, восторженно слушал в трактире Моцарт. В оркестровом сопровождении этого спектакля я занят не был, вечером предстояло играть огромный спектакль Вагнера «Золото Рейна» — каждый акт по полтора часа. В зале уже начали «прижимать» софиты, как вдруг — страшная паника и истеричный голос ведущего режиссера: «Где слепой скрипач?» Оказывается, забыли вызвать музыканта, который исполнял эту роль. А там не просто музыка — Римский-Корсаков специально написал для этого незрячего персонажа партию скрипки, которую сопровождал весь оркестр.
Что делать? Бросились ко мне: выручи! Вспомнили, что я могу играть по слуху и импровизировать. За считаные минуты я надел плащ, натянул на уши шляпу, обул ботфорты и без всякого грима полез на сцену. В оркестре никто не обратил внимания на подмену, лишь когда «слепой скрипач» начал лепить совершенно не то, что написал Римский-Корсаков, музыканты подняли глаза наверх, узнали меня и начали валиться со смеху. Для роли слепого музыканта специально выбирали самого худого скрипача, а я был довольно упитанным и лепил такую отсебятину! Однако дирекция оркестра была счастлива, что я спас ее от скандала, и в качестве поощрения освободила меня в тот вечер от участия в «Золоте Рейна». А солистам мое исполнение так понравилось, что они упросили дирекцию оставить меня в этой роли.
Ансамбль скрипачей Большого театра был очень популярный, ездил по всему миру, а его музыкантов узнавали на улицах. Наш руководитель Юлий Маркович Реентович, легендарный человек, все двери открывал ногой и собственный пьедестал носил впереди себя. Приехали мы как-то в Томск, где в те времена правил небезызвестный Егор Кузьмич Лигачев. Встречали нас с большой помпой. Самолет только приземлился, пропеллеры еще крутятся, а в салон уже врывается маленький еврей, директор местной филармонии, с криком: «Где здесь Реентович? Машины поданы!» У трапа действительно стояли черные обкомовские «Волги».
Начался жуткий «чес» — по три выступления в день, а завершились гастроли в концертном зале, оборудованном в соборе. В зале был Лигачев с немецкой делегацией. Сыграли последний номер, вваливаемся в раздевалку мокрые. И в этот момент наш солист-баритон, он же секретарь парткома Большого театра Юра Григорьев, который замечательно пародировал Брежнева, говорит его голосом: «А сейчас, товарищи, будет обряд целования в ж… народного артиста Российской Федерации Юлия Марковича Реентовича первым секретарем обкома партии, членом ЦК КПСС Егором Кузьмичем Лигачевым». Не успел он произнести последнее слово, как дверь открывается и в раздевалку входит Лигачев: «Здравствуйте, товарищи!» Можете представить, что с нами было.
— Говорят, что-то аналогичное произошло и с Брежневым?
— Случилось это в оркестре Госкомитета СССР по кинематографии с моим приятелем Семой Лифшиным. Он теперь живет в Германии, а когда-то обитал в одной комнате в полуподвале. Он играл в оркестре Леонида Утесова, нередко приходилось исполнять произведения популярного (в высоких инстанциях) композитора Вано Ильича Мурадели. Однажды Сему пригласили на дачу Брежнева сыграть новогодний концерт (тогда были в моде выездные бригады «Товарищ кино»). Семины друзья, узнав о предстоящем визите на дачу, всполошились: «Такой шанс бывает раз в жизни. Пиши письмо самому, проси улучшения жилплощади». Сема написал про жену, рыжую дочку и кучу барабанов в однокомнатной квартире, пустив между строчек слезу.
Приезжают они на дачу, отыграли, а Брежнева нет. Музыканты спускаются по лестнице. Сема — со своими барабанами, тарелки под мышками. Вдруг сбоку открывается дверь и показывается Леонид Ильич лично. «Здрасьте, товарищи», — говорит он. После этого следует немая сцена, а вслед за ней лихорадочный шепот: «Сема, давай письмо!» Сема полез за письмом, тарелки выпали, раздался дикий грохот, и в наступившей тишине Сема выдавил из себя: «Здравствуйте, дорогой Леонид Осипович». Все побледнели. «Ой, простите, Вано Ильич», — спохватился Сема. Брежнев приподнял брови: «Он у вас всегда такой шутник?» Короче, пришлось Семе искать приют в Германии.
— И все же вы ушли из Большого театра?
— В 1990 году мы всей большой семьей уехали в Израиль. Моей дочери тогда было шестнадцать, а сыну — восемь лет. Когда начались военные действия в Персидском заливе, нас (меня, дочь и сына — скрипичное трио) пригласили на местное телевидение. Со временем к нашему семейному скрипичному трио (на другие инструменты у нас, очевидно, не хватило фантазии) добавились виолончель, альт и контрабас — получился секстет. Нам предложили гастроли в США, и импресарио придумал название «Виртуозы Тель-Авива». Художественным руководителем этого ансамбля я и являюсь.
В конце минувшего года меня пригласили в Одессу на международный фестиваль «Золотые скрипки», собравший лучших исполнителей — воспитанников знаменитой одесской школы. Вдохновитель этого конкурса Игорь Покровский, узнав о музыкально-драматической инсценировке романа Шолом-Алейхема, свел меня с руководством местного драмтеатра. Крестной матерью спектакля считаю актрису Этель Ковенскую. Она мне сказала: «Саша, обратите внимание на „Стемпеню“ — это ваша тема». Я и не думал заниматься бумаготворчеством, хотя за многие годы сотрудничества с известными музыкантами, общественными и политическими деятелями делал заметки для себя. Приступая к «Стемпеню», выучил этот роман наизусть.
Когда сценарий был готов, его хотел взять директор израильского государственного театра «Идиш-шпиль», предлагавший на главную роль свою дочь, достаточно известную актрису. Но она попала в автокатастрофу, ее собирали буквально по частям.
В спектакль вошла моя авторская музыка, в частности сюита «Четыре времени любви». Она обрамляет одесскую постановку, идет как дивертисмент. А вот вальс «Только для тебя» — лейтмотив нынешнего спектакля — был написан лет сорок назад. Помню, тогда записал его с оркестром Всесоюзного радио и Центрального телевидения, в 1990-е вальс крутили после программы «Время».
— Знаю, вы заручились поддержкой самой внучки Шолом-Алейхема.
— В Нью-Йорке есть музей Шолом-Алейхема. Туда из театра «Идиш-шпиль» направили сценарий (опасаюсь говорить «мой сценарий»). Как мне сказали, ничего подобного тому, что создали мы — «живая» скрипка на сцене плюс актриса — просто не существует. Согласитесь, это уже радует.
Помимо прочего, сценарий был направлен в Библиотеку Конгресса США — для регистрации охраны авторских прав. Сотрудница, занимающаяся этими вопросами, оказалась приятельницей Бел Кауфман, внучки Шолом-Алейхема (Бел была писательницей и не так давно покинула этот мир). Сотрудница библиотеки сказала мне, чтобы я написал письмо Бел Кауфман, спросив ее точку зрения по поводу своего сценария. В конце письма я написал: «В ближайшее десятилетие, уверен, музыкальный моноспектакль будет поставлен в одном из театров на Бродвее. Мне очень хочется на премьере стоять на сцене рядом с вами». Представьте, 102-летняя Кауфман прочла сотворенное мною и, можно сказать, благословила.
— Александр, на Бродвее — это хорошо, но Одесса есть Одесса.
— Согласен. Теперь этот спектакль в афише каждого месяца. Я же обязуюсь специально прилетать и участвовать в постановках.
