На картинах, фресках и гравюрах старинных мастеров прошлого столетия можно встретить изображения полуженщин-полурыб или же сказочных птиц с головами женщин. Первые назывались сиренами, а вторых у различных народов именовали по-разному: «сирин», «ширин», «гамеон», «хамеон», «гамаюн». Интересно, что слова «сирин» и «ширин» очень напоминают нам «сирену». А слово «гамеон» или «хамеон» в переводе с латыни означает «меняющий свой цвет» (кстати, отсюда происходит слово «хамелеон»). У славянских народов в старинных книгах и на картинах тоже можно встретить подобные изображения. Но птиц с головой женщины уже называют не только «сирин», но и «гамаюн» (искаженное слово «хамоен»). Эти сказочные птицы с женскими головами присутствуют на картинах таких мастеров, как Врубель и Васнецов, о них упоминает в своей поэзии Александр Блок («гамаюн — птица вещая»).
А вот полуженщин-полурыб уже именовали русалками, а не сиренами, связывая это слово с корнем «роса» и «рось». Кто же они — эти мифические женоподобные чудовища: реальные существа или порождение человеческой фантазии?
Давайте обратимся к старинным поэмам, сказкам, дневникам известных и неизвестных мореплавателей прошлых веков.
«И тогда Синдбад-мореход увидел, что его корабль ветер понес к скалам. Едва моряки успели спустить паруса, как ветер начал постепенно стихать. И тут они услышали чудные и сладкие голоса, подобные голосам райских гурий. И манили они к себе, и звали за собой далеко в море. А издавали те голоса диковинные птицы с блестящим опереньем и головами женщин. Это были волшебные птицы Сирин». (Из арабских сказок).
А теперь перенесемся а Древнюю Грецию. В песне XII гомеровской «Одиссеи», главного героя, попавшего на остров к Цирцее, волшебница предупреждает о будущей опасности на море. «Прежде всего ты увидишь сирен: неизбежною чарой ловят они подходящих к ним близко людей мореходных. Кто, по незнанию к тем вдруг чародейкам приближась, их сладкий голос услышит, тому ни жены, ни детей малолетних в доме своем никогда не утешить желанным возвратом: пением сладким сирены его очаруют». (Далее местом пребывания сирен указан остров Эолия — по имени повелителя ветров — ныне остров Стромболли возле Сицилии).
А вот записи из дневника неизвестного французского моряка XV века, плававшего на судне «Санта-Мария»: «Когда мы увидели, что буря не замедлит разразиться, то капитан велел опустить паруса, и мы бросили якорь у скал острова Стромболли, славящегося своими огнедышащими вулканами. И вдруг над нашими головами услышали чудные звуки, подобные не то сладким стонам, не то женскому пенью, не то пастушьей свирели. Эти звуки издавали птицы с фиолетовым блестящим опереньем и алой грудью. Они как будто звали нас за собой в морскую пучину. А сами то взмывали ввысь, то бросались в волны, но не исчезали в них, а превращались в прекрасных полуобнаженных женщин с темными волнистыми волосами и рыбьими чешуйчатыми хвостами вместо ног. Это и были те самые сирены, о которых столь наслышаны моряки. Их невозможно убить, ибо не поднимается рука на существа, обладающие человеческим голосом. Несомненно, что ангельские голоса были соблазном дьявола. Ибо те моряки, что не — осеняли себя крестным знамением и не шептали молитву, впадали в безумие и порывались броситься за борт корабля в морскую пучину, внемля этим обольщающим голосам».
И, наконец, последняя запись из судового дневника английского боцмана Джона Бэлса, датируемая 13 сентября 1918 года: «Наше судно стало на якорь около скалистого острова Стромболли. Этот остров был необитаем, так как из некоторых его расщелин поднимается пар, предвещая скрытые вулканы. Солнца не было видно за темными багряными тучами. Поэтому закат казался зловещим и кровавым, а быстро темнеющее небо и нарастающий ветер сулили приближение бури. Неожиданно с близлежащих скал острова поднялось несколько птиц. Они стали кружить над кораблем, то взмывая вверх, то ныряя в волны, и поднимались опять в высоту. Эти птицы своим строением: головой, телом и крыльями — очень напоминали чаек. Но оперенье их было довольно необычным: цвет его сложно определить оттого, что он постепенно переходит от фиолетового до темно-синего, сине-зеленого цвета и, казалось, что эти краски постоянно меняются, потому что оперенье было блестящим и отражало падающий свет заката и блеск волн. Лишь грудь у этих птиц имела яркий малиновый цвет. Но еще более странными были крики этих птиц. Они напоминали то звенящий, неожиданно оборванный смех, то нежные капризные стоны, то какой-то тревожный и манящий зов, по тембру очень похожий на женский голос. Мы в оцепенении, словно зачарованные, стояли на палубе, не в силах оторвать глаз от этих птиц. Их вибрирующие голоса явно действовали на нервную систему, словно парализуя ее, как взгляд удава парализует кролика».
Как видно из последнего описания, более близкого к нашей эпохе, никаких волшебных превращений птиц в женщин не происходило. Не было ни птиц с женскими головами, ни женщин с рыбьими хвостами, о чем писали более ранние мореплаватели. Английский моряк более точно, чем все его предшественники, описывает строение птиц, их оперенье, их полет. Но самым странным и повторяющимся фактом остается один — их голоса, напоминающие женские. Об этом упоминается в арабских сказках, в гомеровской «Одиссее», в записях дневника французского моряка, жившего в раннюю эпоху Возрождения. Но почему же у всех птицы превращались в неких женоподобных морских существ, чарующих моряков и заманивающих их в пучину?
Потому что мореплаватели прошлого, надолго лишенные женского общества, воспитанные на суевериях своего времени, верящие в морских чудовищ, которых рождала фантазия их современников, не могли иначе воспринимать необычные голоса этих птиц. Многие из них, тосковавшие по дому, по земле, по любимым женщинам, постоянно пребывавшие в тревоге, испытанные штормами, но ослабленные вынужденными бодрствованиями, обладая большой физической силой, не могли не ослабить свою нервную систему. Поэтому крики птиц, по тембру напоминавшие женские голоса, настолько выводили их из равновесия, что моряки под влиянием этих вибраций (а они способны довольно сильно воздействовать даже на очень крепкую нервную систему) в эти мгновения начинали воспринимать окружающий мир сквозь призму ирреальности.
Придя к такому выводу, невольно испытываешь разочарование, как если бы вдруг поймали прекрасного лебедя и стали детально изучать его анатомическое строение. Все становится ясным, но так жаль этого утраченного волшебства! Но впрямь ли оно утрачено?
